Сибирская жуть - Страница 55

При всей нарочитости игры в «черных» и «белых» персонажей фольклора некоторые геологи уверяли меня, что своими глазами видели «черного геолога». Объяснений, конечно, может быть несколько:

1. Обычная галлюцинация, в том числе на фоне многодневного употребления спиртных напитков. В геологических экспедициях это, увы, наблюдалось.

2. Наведенная галлюцинация, когда о чем говорится, о чем думается, то и мерещится. Это как после долгих разговоров о «человеке лесов» избыточно впечатлительный юноша выходит из палатки и тут же прыгает в нее: «А он уже здесь!!!».

3. Столкновения с какой-то реальной сущностью, не имеющей никакого отношения к «черному геологу» и принимаемой за него по простому невежеству.

4. Наличие неких сущностей, которые и впрямь следили за соблюдением профессиональных… да и просто нравственных и культурных норм.

Награждается профессионализм, серьезность, умение что-то делать головой и руками. Если «черный археолог» карает, например, того, кто курил на раскопе, и награждает того, кто хорошо умеет работать при расчистке погребения, это вполне можно связать не со стремлением проводить квалифицированные раскопки, а с поддержкой определенного человеческого типа и определенной линии поведения.

Так же точно сельские старики могли очень хорошо отнестись к «экспедишнику», совершенно ничего не понимая в его профессиональных делах и даже сильно подозревая, что он под маркой археологии ищет золото. Но вот тот находил погребение, о котором даже не имели представления местные, прожившие тут всю жизнь, и хорошо раскапывал его. Он тратил массу времени, задерживался вечерами, старался, делал тонкую зачистку «под фотографию», чтобы земля была, «как зеркало», проявлял знание множества деталей, маниакальное трудолюбие. И это, независимо от всего остального, располагало к нему окружающих.

Происхождение «черных специалистов» как будто известно: их «родоначальником» является «черный альпинист», о котором говорили еще в 1930—1940-е годы. Похоже, что «черного альпиниста» породила вольница так называемых столбистов. Впрочем, фольклор столбистов – особая большая тема.

Фольклор столбистов

Столбизм – это очень красноярское, очень местное явление. Выходы сиенитовых скал на правом берегу Енисея, напротив города, привлекали жителей еще с XVIII века. Есть сведения, что уже тогда забираться на эти причудливые «столбы» считалось ухарской забавой среди парней, и были свои умельцы в Красноярске и в пригородных деревнях. В XIX веке, по мере роста населения, район «столбов» все больше превращался в заповедный – и в место отдыха горожан, и в место подготовки альпинистов. В 1929 году был создан заповедник «Столбы», существующий по сей день примерно в тех же границах. При этом «Столбы» оставались местом отдыха горожан и местом тренировок будущих альпинистов. Каждая группка лазавших на «столбы» строила свою избу и проводила в ней воскресенья.

С одной стороны, здесь получили подготовку такие профи, как братья Абалаковы, один из которых, Е.М. Абалаков, в 1933 году взошел на высочайший пик СССР – пик Сталина (с 1962 года – пик Коммунизма).

С другой стороны, лазили и поднимались единицы. Основное большинство столбистов просто посещало заповедник не для того, чтобы лазить, а чтобы, набившись в избы, пообщаться, приятно провести свободное время с веселыми сверстниками на лоне почти дикой природы.

Этот слой, соотносившийся с лазавшими как 100:1, формировал свои представления о жизни, свои традиции, правила поведения. Это был своего рода малый народ в большом народе, целая культура в культуре, – субкультура. В творимой этим слоем субкультуре важное место занимали разного рода мистические представления.

Любой туристский фольклор – это фольклор городских людей, которые бродят по местности и сталкиваются с реалиями, о которых горожанин, как правило, прочно забыл.

В то, что оставленное людьми жилье только на первый взгляд пустое, что надо просить разрешения войти у пустой избушки, что надо оставлять еду обитателям заброшенных домов, а иначе можно ждать «нехороших стуков» или прочего беспокойства, туристы скорее верят, чем не верят.

Но наивно объяснять этот фольклор только тем, что у туриста есть некие знания, которые появляются от бродячей жизни.

Во-первых, сказывается испуг, неуверенность в себе человека, попавшего в незнакомую среду. И это чувство неопределенности накладывается на неоязыческое сознание интеллигента.

Не веря в Бога (декларативно, на уровне шумных утверждений), интеллигент, как правило, лишен целостного мировоззрения. Без учения об устройстве мироздания – метафизики – любые частичные знания, пусть самые глубокие, не позволяют понимать границы возможного и невозможного. Тем более, что даже квалифицированный в частностях, принесших ему ученые степени, интеллигент обычно невежествен; особо же он невежествен, порой прямо сказочно, в вопросах, связанных со «всякой чепухой» – с учением о мире невидимого. Интеллигент легко пугается и еще легче верит всему, что ему расскажут «понимающие» люди. А хуже всего, что, сталкиваясь с непривычным, с незнакомым, интеллигент пытается объяснить непонятное и незнакомое, исходя из своих убогих представлений, и страшно подумать, что у него получается. Сколько я выслушал за свою жизнь попыток объяснить привидения с позиций биохимии, экстрасенсорные воздействия с точки зрения теории прогресса! И все это взволнованно рассказывается у вечернего костра, сообщается усердно поглощающей знания молодежи.

В-третьих, есть и откровенная выдумка, создание сказки для самих себя: и чтобы было еще интереснее, и чтобы придать себе значительности, и для запугивания новичков. Ведь по омерзительной традиции большинства туристских сообществ «стариковщина» – вещь совершенно обычная. Новичков необходимо пугать, приводить в надлежащее состояние, чтобы они были послушнее опытным старикам.