Сибирская жуть - Страница 71

Наверняка это были действия ритуальные, религиозные. Но очень может быть, что и не только… Кто знает, не на вымостках ли сгорели остальные части трупа?

А погребенный уже был ни для кого не опасен. Даже если представить себе, что этот покойный, как в страшной сказке, поднялся вдруг посреди ночи… Ну и что он будет делать без головы, без ступней, с одной левой рукой, и той без кисти?

В тот же год, кончив раскопки на Подъемной, я уехал в «курганную» петербургскую экспедицию на юг Хакасии. Разумеется, рассказал коллегам о странном погребении. Народ внимательно осматривал привезенные «бронзушки», дружно датировал погребение, подбрасывал в огонь сучья, разливал в кружки много чего. Главное, конечно, для археологов было датировать погребение, определить культуру… так сказать, найти погребению место в уже известном массиве.

Зашла речь, конечно, и об особенностях погребения.

– А что? Знаю такие… Раскопал одного, без головы и правой части тела… Только не карасукское погребение, а андроновское, лет на полтысячи раньше.

– Где?

– На Березовом…

Другой раскопал погребенного без рук и ног, с железной стрелой в правом боку, в другом месте. Третий сам такого не находил, но ему рассказывал покойный Максименков. Четвертый сам видел, еще студентом, как его шеф раскапывал погребенного без кистей рук и ступней ног, без головы. И в кургане тогда тоже была каменная выкладка, примерно таких же размеров, как на Подъемной. Пятый сам не сталкивался ни с чем подобным, но видел описания в литературе…

Тут надо сказать, что Санкт-Петербургская школа археологов ведет раскопки на Енисее с 1922 года. Погребений скифо-сибирской культуры раскопано больше 20 тысяч, карасукской – порядка 4 тысяч и даже самых древних, афанасьевской культуры, III тысячелетия до Рождества Христова, известно не меньше тысячи погребений. Каждый из мужиков, сидевших у костра в этот вечер, раскопал своими руками по нескольку десятков, а некоторые – и сотен погребений разного времени, и сведения получались очень и очень надежными.

Выходило, что «мое» погребение не такое уж и исключительное и я не первооткрыватель. Что столкнулся я с чем-то достаточно редким, но скорее с каким-то явлением, а не с бессмысленным отклонением от нормы.

– Тебе с Кузьминым надо потолковать, – единодушно заключили археологи.

– Почему с ним?

– А так… Прости, к ночи не охота, а он завтра приедет и много чего порасскажет.

Кузьмин прибыл назавтра на огромном ГАЗ-66, и я уехал вместе с ним в лагерь его экспедиции уже до самого конца августа. На мой вопрос Коля Кузьмин рассказал мне одну историю обстоятельно и подробно. Говорили мы с ним под портвейн и в самой идиллической обстановке – за столом, поставленным под тентом, в удобных плетеных креслах. Где-то в лагере пели под гитару, смеялись девушки, разделывая рыбу для засолки, спускался вечер, и сильнее слышалось бормотание ручья. Солнце садилось – густой желто-малиновый закат раннего августа. Мы сидели за раскладным столиком за замечательным напитком собственной выработки, закуски возвышались горами, и Коля рассказывал очень подробно и медленно, пока совсем не стемнело.

Никакого слова не разглашать эту историю он с меня не взял, и я привожу ее целиком, как услышал. Замечу только, что Николая знаю с конца 1970-х годов, и что он совершенно вменяем и нисколько не склонен к мистификациям; что историю я, грешным делом, проверял, и несколько человек независимо друг от друга подтвердили мне разные ее фрагменты; и что кости погребения, о котором пойдет речь, я видел своими глазами в Петербурге, в лаборатории Института археологии Академии наук.

* * *

…В 1984 году Николай Кузьмин копал на самом юге Хакасии. Место я, пожалуй, называть все-таки не буду, но и секрета оно вовсе не составляет. Место раскопок Кузьмина в этом году проходит по всем официальным отчетам и по нескольким публикациям.

Копали два кургана ранней тагарской культуры – примерно VI век до Рождества Христова. Курганы стояли в уединенной долинке, окруженной унылыми голыми склонами, в самой середине ее, метрах в ста от ближайшего склона. Солнце не сразу после восхода попадало в долинку, а вечер наступал здесь раньше. Неслышно сочился ручеек по ржаво-красным и черным камням, подмывал склон.

Место было на удивление скучным, унылым и очень неприятным в темноте. Горожанин может ухмыляться, но этого никогда не сделает человек, который хоть немного путешествовал. Всякий, кто когда-нибудь ходил по земле и не только пел песни про «ветер рвет горизонты и раздувает рассвет», прекрасно знает – в разных местах чувствуешь себя очень по-разному. И если в одном месте можно среди ночи отправиться гулять без всяких неприятных ощущений, то в другом сходить от костра за водой, выйти из палатки на непонятный звук требует серьезных усилий воли. И если человек говорит коллегам: мол, ночевал в «плохом» месте, над ним не смеются, а сочувственно кивают головами.

Так вот, долинка была «плохим» местом, в котором неуютно жить, и палатки разбили в километре от долинки, ниже по ручью. От лагеря уже была видна петляющая серо-желтая лента – пыльная дорога на Аскиз, поля, линия электропередачи, словом – цивилизация. Но и здесь жить было неуютно. Днем работали на поганых курганах, и Кузьмин заметил – люди старались не расходиться далеко, не терять из виду товарищей.

А в лагере, едва закатывалось солнце, отгорал волшебный хакасский закат, тоже становилось неуютно. Сам Кузьмин постоянно чувствовал словно бы присутствие кого-то недоброго. Человека? Может быть, но скорее всего – не человека. Кто-то антропоидный, разумный, но не человек, смотрел из темноты со склонов, как будто подстерегал отошедшего от огня, от палаток. Чтобы сходить за водой, пройти несколько десятков метров, приходилось принуждать себя, и Николай ловил себя на том, что идет и прислушивается: нет ли мягких шагов за спиной или в стороне, в буйных зарослях кустарника? Беспокоило это постоянное ощущение взгляда в спину! Раза два Николай просыпался и сразу, спросонья, готов был лезть в сундук за ружьем – таким сильным было ощущение, что кто-то стоит за тонкой полотняной стеной палатки.