Сибирская жуть - Страница 37

Утром, прежде чем отправиться на весь день, я по двери взобрался под крышу избы. Там было пыльно и пусто. Валялось несколько старых рамок для сот, сопревший мех с железным клювом – остатки дымокура, пучок пересохшей, потерявшей вид травы. Никаких признаков чьего-либо присутствия – ни следов на сухой земле, ни птичьего помета, пахло пылью и сажей.

Зато в горнице, в углу под потолком, я обнаружил не замеченное накануне в сумерках гнездо ласточек. Вот для кого была выставлена рама из окна! Вспомнилась детская примета: «Кто ласточек зорит, будет конопатый!» Обитатели гнезда давно улетели. «Может, в нем поселился кто-то другой? – мелькнула догадка. – Сломать гнездо – разогнать ночную нечисть…» Стать конопатым я уже не боюсь, но… какое же существо может спрятаться в этом гнездышке? Даже молодые охламоны, жившие до меня, не тронули птичьего дома (хотя и развалили печь). Нет, просто смешно: с перепугу начал громить ласточкино гнездо! Стыдно, братец, стыдно.

И в этот момент с удивлением заметил на подоконнике коробок спичек – тот самый, мой. Утром собирался разжигать костер – хлоп, хлоп по карману – не бренчат. Оставил рядом со свечой? Вернулся в избу – на нарах коробка не было. Пришлось доставать запасные. А он вот где, вчерашний, на подоконнике… Но я не подходил ночью к окну, прекрасно помню! Что за ерунда, в самом деле? И по воздуху перелететь не могли. Тоже мне шуточки – прямо сказать, боцманские! Как они туда попали-то? Выходит, я не все помню, как тут колобродил ночью, вот до чего заморочил себе голову.

Охота в этот день не сложилась: бродил, бродил – все бестолку. И нет-нет, вспоминал ночные события, пытался подшучивать над собой, но получалось натянуто и невесело, только росло раздражение. И еще эта пышногрудая русалка в бликах огня – опять вечером шевелилась и подмигивала за спиной…

Стоило мне, снова устроившись на ночлег в избе, погасить свет, как в темноте сразу воспрянула чертовщина, будто ждала с нетерпением. Фантомас мой вовсе расходился. Послышалось сопение, кто-то начал бродить, уронил что-то на чердаке, затем принялся копать в углу. Я тихонько протянул руку за фонариком (всегда кладу на ночь рядом), резко схватил – рраз! – и высветил угол желтым лучом. Ничего нет… Пошарил круглым пятном по стенкам, потолку – пусто. Но затихло. Выключил фонарик, прислушался – тут же возобновилось. Так и спать, что ли, при огне? Главное, непонятно. Вдруг так же включишь, а оно – вот оно, волосатое, рогатое, с козлиными глазами… Хотя явно е-рун-да все это, чушь собачья.

Черт её знает, взрослый и образованный, в общем, человек, а все равно в ночной темноте что-то такое вздымается со дна подсознания – тоже темное, пугающее. Никак не могут люди отделаться от древних ночных страхов. Наверное, мы получаем их с генами от своих пращуров, как остатки волосяного покрова (который научились облагораживать в современные прически, лихие усы и гусарские бакенбарды). Случается, знакомые женщины восклицают:

– Так и ночуете в тайге один?! А если вдруг…

А что, собственно, вдруг? Чего реально остерегаться ночью в наших лесах?

Но мой неведомый обитатель старого пчельника – совсем другая штука, вовсе не память о страхах древних предков! Вполне реальные события и ощущения… И отношения у меня с ним складывались все более напряженные.

Стоило задуть свечку – начиналось: мягкими шажками прошлепает по полу в угол, по пути что-то зацепит – раздается отчетливый бряк падающей железки. Нервно хватаю в темноте фонарик – щелк! Луч пересекает избу наискось – никого. Но посреди пола поблескивает моя ложка, которая только что – я точно помню! – лежала рядом на нарах вместе с котелком и кружкой. (Это от неё такой металлический гром?) М-да, скажи спасибо, что не опрокинули на голову котелок с похлебкой. А кто должен был опрокинуть-то, кто? Нет, или у меня самого крыша поехала, или кто-то есть. Бред какой-то. Главное, что теперь делать? Собирать монатки и на улицу? В дырявый балаган? А там уже часа два мерно и неторопливо бормочет по листве, по траве холодный ночной осенний дождь. Мокреть, промозглость. Да и глупо ведь, глупо! Чего испугался, от кого бежать?!

Э, вот почему не стали спать в избе покосчики, хотя и устроили нары! И что означает надпись: «Проверь себя» – значит, этот леший и до меня тут обитал, не надо мной первым потешается. («Надо бы с ним повежливее: услышит, обидится… Чур меня, чур!», – хмыкнул я про себя.) И печку наверняка потому развалили – думали, что в ней кто-то прячется. Да только не помогло. Спасибо на этом, теперь хоть будет спокойнее, что не сам я тряхнулся мозгой. И русалочку, поди, хозяину избы преподнесли, чтобы отвлекся и оставил в покое. Только, видать, стар уж наш доможил… А, чтоб его, опять, опять!

– Эй, кончай шкодить! – во весь голос заорал я. – Кыш, нечистый дух! А то сейчас… как это вас раньше заклинали: «С нами крестная сила, свят, свят, свят!»

Фу, да что это я бормочу? Вот бы кто из знакомых услыхал. А рука между тем непроизвольно шарилась в темноте – ближе пододвинуть ружье. Нервная дрожь пробежала у меня по всему телу, родившись где-то под затылком и спустившись до живота. Брр! – передернул плечами (так, что ли, русалки раньше щекотали?). Вот ведь погань навязалась.

Опять! опять! Я с ужасом, почувствовал, как кто-то пахнул возле самого моего лица и ткнулся в грудь… Уу, тварина, кыш, брысь, свят-свят! И, схватив ружье, я грохнул в противоположный угол из обоих стволов: ббу! ббу! Там что-то посыпалось, в избе кисло завоняло выстрелом бездымкой.

Кое-как я перебился эту кошмарную ночь. Рассвет пришел мутный, слезливый и долгий. До полудня просидел в избе – идти в лес было бесполезно, сразу вымокнешь до нитки от нависшей в листве, на голых ветвях и в траве мороси. Да и дичь отсиживается в такую непогодь по укромным местам. Варил кашу, чистил и смазывал ружье, пересчитывал патроны – тоскливо убивал время. И поглядывал в угол, где раньше было ласточкино гнездо. Дробью его разворотило, комочки сухой грязи, перемешанной с былинками, раскрошенные, валялись на полу, внутри распотрошило пуховую лунку, нежные перышки. Неприятное зрелище разора, собственного постыдного поступка… Но разве я виноват? Что теперь делать-то? Голова после бессонной ночи была тяжелой, как чугун с картошкой. В довершение всего на этот раз я никак не мог найти кружку. Была – в руках держал! Ясно помнил, что с вечера, как обычно, поставил рядом с котелком. Искал-искал, но как-то обреченно, расшатанная ночными чудесами психика устала реагировать остро. Махнул рукой и стал пить из крышки котелка.